Повесть о таежном Робин Гуде

Тем более что книги-то мы и в руках не держали. Далековато находится курский край от бескрайних степей и заснеженной тайги Башкортостана, и не дошла до нас книга о росомахах, заставившая умилиться даже уважаемого Николая Николаевича Дроздова, чей голос с детства волновал нас загадочными нотками страстного восторга природой, сливаясь с прекрасной мелодией на фоне розового заката с танцующими журавлями («В мире животных»).

Однако и нам посчастливилось быть сопричастными той радости, какою одарил соотечественников писатель из далёкой от нас Уфы.

В середине нынешней, снежной в курских краях, зимы на писательском сайте[1] попалась нам эта тёплая, делающая наши взъерошенные души кроткими, не то чтобы маленькая, но и не слишком длинная, повесть. Будучи с детства неравнодушными к диким зверушкам, которых в наших тихих краях не так уж и много (разве что лисицу да лося, встретив, испугаешься, остальные и дикими-то не считаются), не могли не восхититься мы и повестью Камиля Зиганшина о мыслящих росомахах.

Известный путешественник, председатель Башкирского отделения Русского географического общества, председатель Фонда защиты диких животных Республики Башкортостан, писатель Камиль Зиганшин знаком курскому читателю по нескольким своим книгам о дикой природе, об Уссурийской тайге и её обитателях, которых, после прочтения книг Зиганшина, уже без всякого сомнения с любовью называешь своими «меньшими братьями». У некоторых из «братьев» даже учишься человеколюбию и добру, а наипаче преданности и любви. И хоть может показаться чрезмерным такое глубокое уважение к бессловесным Божиим тварям, не разумеющим Творца, да что поделать, если в иные минуты жизни, оглянувшись вокруг, вдруг помыслишь с горечью, что, пожалуй, настало уже время человеку вспомнить о предназначении своём на земле. Совсем недавно один из великих христианских подвижников, преподобный Силуан Афонский напомнил нам об этом в признании, которое тоже может показаться преувеличением: «Один раз без нужды я убил муху… трое суток я плакал за свою жестокость к твари». Но кто читал его исполненный трогательной поэзии «Адамов плач»[2] , не усомнится в правде этих слов. Потому что святые даже мух и комаров почитают за присутствие Божие на земле, не дерзая поднимать на них руку. И это не пантеизм, а признание воли Творца и Его вездесущности. «Дух Божий учит душу любить всё живое так, что и зеленеющего листа на дереве она не хочет повредить, и цветка полевого не хочет потоптать…», – признаётся Силуан Афонский.

Поэтому нам нисколько не удивительны те мыслительные способности, которыми наделяет своих четвероногих героев Камиль Зиганшин. Их способность чувствовать привязанность к человеку, быть преданными ему, их умение дружить и любить, их готовность пожертвовать собой ради спасения человека – всё это присутствие Духа Божия в Своей твари, как четвероногой, так и двуногой. И «двуногие», осознающие это, нисколько не смущаются таким «равноправием». Потому что было дано человеку вначале это право – быть царствующим и покровительствующим, нарекать имена и изъявлять повеления, но он утратил его. Потому и плачет Адам у преподобного Силуана, вспоминая утраченный рай и смиренную преданность льва и тигра. Потому и святые подвижники спят на голом полу вместе с собаками, и на укоры по-своему благочестивых людей со смирением отвечают, что они «хуже собак», и большего не достойны. Такова была старица Евфросиния, урождённая княгиня Вяземская[3] . Таковы были сотни других святых. А тем, кто не понимает причины такого рода смирения, свт. Василий Великий напоминает, обращаясь напрямую к Адаму: «Ты обладаешь всяким родом диких зверей. Но скажи, нет ли диких зверей во мне? …Не принимай это за обиду. Не есть ли гнев маленький свирепый зверь, который лает в твоём сердце? Не более ли он дик, чем любая собака? И разве обман, пресмыкающийся в вероломной душе, не более жесток, чем пещерный медведь?.. Какого рода диких зверей нет в нас?.. Ты был сотворён, чтобы обладать; ты владыка страстей, владыка диких зверей, владыка змей, владыка птиц… Будь владыкой помышлений внутри себя, чтобы стать владыкой всех существ» [4].

Если эти цитаты кажутся чрезмерными для отзыва о книге писателя-натуралиста, поясним причину их появления здесь. Да, книгу о животных может по достоинству оценить лишь тот, кто этих животных знает так же, как самого себя. Потому уважаемый Николай Николаевич Дроздов смело сказал своё решительное «да!» мыслительным способностям диких «братьев»: «К сожалению, в обществе бытует упрощённое представление о жизни животных. Их поведение упорно и эгоистично трактуется как совокупность рефлексов и инстинктов. Мол, нет у них рассудочной деятельности, что она присуща только человеку! Но, если приглядеться, действия и поступки многих животных, как домашних, так и диких, каждодневно доказывают: не всё в их поведении объясняется инстинктами. Они… мыслят! Примитивней, упрощённей, чем люди, но мыслят! У каждого из них, как и у людей, свой характер, свои привычки, свои цели. А жизнь иных сообществ организована до того гармонично и целесообразно, что впору и людям поучиться»[5] .

Причем Н.Н. Дроздов имеет в виду не только внешнюю организованность, но и внутреннюю, духовную. Такой вывод напрашивается из его слов о писателе: «Проза Камиля Зиганшина подробна, натуральна и вместе с тем высокодуховна. Звери, птицы, деревья, скалы, реки присутствуют в ней не в качестве фона, на котором разворачиваются действия, а, наполненные добротой и талантом художника, живут, дышат и разговаривают, пытаясь донести до читателя простую мысль: человек не царь Природы, а лишь её часть и, если честно, не лучшая»[6] .

После приведённых выше слов святителя Василия Великого о беспочвенной гордыне нынешнего Адама (т.е. всего человечества) нам легко согласиться с мнением, что мы, увы, – не лучшая часть сотворённой Богом природы.

Да, у некоторых читателей возникло сомнение относительно правдоподобия изложенных в повести Камиля Зиганшина событий. Дескать, не могут животные обладать таким высоким интеллектом. А попутно возникли и претензии к жанру произведения: то ли это научно-популярная книга о росомахах, то ли художественный текст.

Признаемся, нам не столь интересна жанровая идентичность текста, содержание которого вызывает у нас глубочайший душевный отклик и даже нравственный катарсис. Есть огромное количество произведений, находящихся на стыке жанров, и при этом обладающих неодолимой силой художественного воздействия и, разумеется, мощным пластом познавательно-воспитательного содержания.

«Возвращение росомахи», безусловно, художественный текст. Обилие информации научного свойства ничуть не затмевает тот самый «блестящий» художественный слог, который иным читателям показался даже довлеющим над «сюжетом» и «динамизмом» [7].

То есть художник всё-таки преобладает над натуралистом в Камиле Зиганшине? А недостаточность «сюжета» и «динамизма» у писателя, может, всё-таки объясняется молодостью читателя, впитавшего в себя нервическую прерывистость современной культуры клипа и жанра экшен?

Ну, не может такой читатель пребывать долго в состоянии внутреннего раздумья и душевной сосредоточенности, ему нужен динамичный сюжет, чтобы поверхностным взглядом отслеживать смену внешних событий, без попытки их осмысления.

А спокойная по слогу и характеру развития действия повесть Камиля Зиганшина не балует нас ни линейным сюжетом, легко отслеживаемым, ни обилием захватывающих воображение событий. Она тихо питает душу, неприметно трогает сердце, и мы потихоньку начинаем чувствовать, как дрожат, звенят в нас некие струны, откликаясь на тонко звучащую мелодию естественной, прикровенной жизни тайги. Только с вторжением в неё человека начинается и сюжетная динамика, слом естественного течения жизни (естественного даже в том, что звери кормятся другими животными) и воцаряется бессмысленность и хаос, когда смерть уже не мотивирована законом природы. А потому сцена с жуткой смертью человека на коленях, тело которого клюют хищные птицы, вызывает у нас некое притупление чувств, ибо не природа виновна в этом ужасе, а сам человек.

«Возвращение росомахи» мы с подсказки самого автора назвали повестью о таёжном Робин Гуде. Нет ли тут противоречия? Автор пишет о том, что росомаха мстит людям за убийство животных. Где же тут рыцарство? Да, она избирательна в своём отношении к человеку: кому-то мстит за причинённое зло, кого-то спасает от неминуемой гибели, помня оказанное ей добро. При этом, мстя, она не убивает, а только причиняет вред имуществу, уничтожает провизию. Согласитесь, невелика плата жестокого человека за бессмысленное, ради наживы и охотничьего азарта, уничтожение всего живого в кормящей его тайге. Хотя, справедливости ради надо признать, что таёжный человек и не убивает бессмысленно, он именно для пропитания. Это сказано о приезжих, городских: «Вооружены до зубов: карабины с оптикой, приборы ночного видения. Не охота, а убийство».

Итак, главная героиня повести – таёжная росомаха.

Да, главных персонажей двое – росомашка Пышка (в первой части произведения) и её детёныш, сын, почти след в след повторяющий жизненный путь мамаши (вторая часть).  Но главный герой произведения в целом – росомаха, и никто больше. Два этих животных (мать и сын) воплощают в себе две ипостаси робингудовского рыцарства – наказание злых (Пышка) и защита добрых (Топ).  На долю Топа выпадает гораздо больше жизненных испытаний, расстояний, откровений и разочарований. Зато Пышка с первых же строк поражает нас в самое сердце своим неподражаемым обаянием и «женственной» красотой.

Не зря же имя у неё… То ли просто созвучно, то ли намеренно заимствовано автором, но неизбежно возникает у нас ассоциация с толстенькой миловидной героиней новеллы Мопассана «Пышка». Там тоже всё закручено вокруг провизии, которой Пышка щедро делится с ближними, а они платят ей неблагодарностью и злом. Правда, Пышка Мопассана была женщиной легкого поведения, а у Зиганшина росомашка весьма рассудительна, осторожна и даже, может быть, скромна. Но главным её женским оружием всё-таки служит пушистый хвост, подобно тому как у французской дамы полусвета – густые ресницы и блеск черных глаз.

Построенная на парадоксе новелла Мопассана может подсказать нам и суть нравственного конфликта повести Зиганшина. У французского писателя парадокс состоял в том, что добропорядочные господа оказались весьма непорядочны по сравнению с падшей женщиной. А таёжный парадокс в том, что кормящая малышей-детёнышей росомаха оказывается нам симпатичнее, чем добивающиеся её пушистой шкуры люди. Вспомните, хотелось ли вам осудить легкомысленную Пышку, едущую в одном дилижансе с господами, после её инициируемого теми же господами нравственного «падения»? Ведь она оказалась патриотичней, чем знатные господа, отказав немецкому офицеру, врагу её государства. А те уговорили её отдаться. За что и осудили потом, получив свою шкурную выгоду. Так относятся люди и к Пышке-росомахе, сначала причиняя ей вред и желая убить её, а потом осуждая её за мнимую агрессивность, немыслимую хищность и прочие страшные повадки…

Все эти параллели можно было бы счесть нелепостью и ненужной заумью, если б не было у нас оснований для них. Но писатель не мог не знать, какую ассоциативную связь в культурном пространстве задаёт именем своей четвероногой пушистой героини. Плюс к тому и другая историко-культурная параллель, отчетливо обозначенная автором в эпиграфе к повести, – известные по книге В.К. Арсеньева слова уссурийского охотника Дерсу Узала: «Звери тоже люди, только говорят на своём языке и ходят на четырёх ногах!» Так что сопоставление образа животного с образом человека абсолютно естественно, и не только для художественной литературы.

Поэтому можно думать, что очаровательная хвостатая Пышка Камиля Зиганшина отныне занимает своё достойное место в галерее литературных женских персонажей наряду с патриотически настроенной Пышкой французского новеллиста. Тем более что образ этого зверя присутствует в литературе многих народов. Вот как разъясняет нам автор смысл его наименования устами других героев повести:

– Нам на лекции говорили, что росомаха страшно прожорлива. С латыни её название так и переводится – обжора!

– Ну, как сказать, – замялся Степан. – На мой взгляд, это утверждение  ошибочно. Судя по размеру желудка, она вряд ли способна съесть за раз больше четырёх килограммов. Так про росомаху говорят, скорее всего, потому, что она большую часть добычи сразу  растаскивает по схронам.  Кстати,  названий у неё много. У норвежцев – «горный кот», у финнов – «обитатель скал», у шведов – «отважная». Вот и решай – кто же она на самом деле.

Надо сказать, пушистая росомашка Пышка удачно сочетала в себе все перечисленные качества: и отменный аппетит, и запасливость, и ловкие кошачьи повадки, и отвагу, и даже самоотверженность.

Вот некоторые черты её портрета:

…Бежала росомаха несколько боком, плавными скачками. В пышном зимнем наряде она казалась массивной, а более длинные задние ноги делали её фигуру  сгорбленной. И трудно было представить, что под внешней неуклюжестью и неповоротливостью скрывается гибкое и сильное тело.

 …Когда охотник, перевалив отрог, съезжал к берегу, он увидел у парящей промоины силуэт, похожий на чёрную каплю. Пригляделся. Старая знакомая – росомаха! Ермил узнал её по необычайно пышному, почти круглому хвосту. Промысловик ухмыльнулся в бороду: «Ну, голубушка, не обессудь! Сама напрашиваешься на шапку!». Подав крутившейся сзади Динке знак «лежать!», снял с плеча ружьё.

…Пышка от раскатистого грома и резкого удара в основание хвоста взвилась так высоко, что чуть не угодила в полынью. Крутанувшись в воздухе, она в три маха взлетела на берег и исчезла в чаще столь быстро, что зверобой успел сделать вдогонку всего один выстрел.

…Пышка тем временем поднялась на одну из вершин водораздельной гряды и легла перевести дух. Прислушалась. Погони нет. Можно попытаться избавиться от перебитого у основания хвоста: при  движении он обжигал острой болью. Свернувшись калачиком, росомаха в несколько приёмов перекусила полоску шкуры и измочаленные сухожилия. Когда она  поднялась, пушистый хвост – её гордость и краса – остался лежать на снегу. Зверю было странно и непривычно видеть его отдельно от себя. Вылизав шершавым языком рану, Пышка долго чистила испачканную кровью шерсть и умывала морду лапами. Приведя шубу в порядок, скрылась в таёжных дебрях. Росомаха хорошо запомнила лицо бородача, умеющего громом разящей палки перебивать хвост…

…Промяв в снежной перине удобное ложе, Пышка свернулась в клубок. Хотела было по привычке прикрыть морду пышным хвостом, но ноющая боль в его основании напомнила, что его нет…

Пожалуй, достаточно цитат, чтобы получить представление и о характере зверя, и о повадках её обидчика. Мех росомахи для промысловиков привлекателен тем, что шапка из него или воротник не покрываются инеем на морозе. Что ж, может, это и веская причина для убийства, только кажется нам, что если бы этот зверобой умирал с голоду, замерзая в тайге, росомаха сама принесла бы ему пойманного себе на ужин рябчика. Так, по крайней мере, начинает казаться нам после прочтения повести в целом.

А пока мы снова испытываем потрясение, узнав об удивительном благородстве Пышки, помнящей свой материнский инстинкт и уважающей его в других...

Дождавшись, когда к земле потянулись последние лучи и таёжную чащу наполнил мягкий свет тлеющего заката, Пышка побежала к солончаку по хорошо набитой тропке. Свежие вмятины от копытец козули и кабарги вселяли надежду на успех. Ждать в засаде пришлось недолго. Лишь стемнело, послышался характерный перестук.

Готовясь к прыжку, росомаха, дабы блеск глаз не выдал её, прикрыла веки. Когда оленуха, не успевшая полностью сменить зимнюю, пепельно-серого цвета шерсть на рыжеватую летнюю, оказалась напротив, Пышка увидела, что та не одна – за ней бежал тонконогий оленёнок. У росомахи дрогнуло сердце. Она предупредительно уркнула и отвернулась. Косуля настороженно покосилась на хищницу и, самоотверженно загораживая собой детёныша, прошмыгнула мимо...

В одном из отзывов на повесть прозвучало мнение, что некоторые поступки героев недостаточно мотивированы. Возможно, другие фрагменты (с участием людей) и подтверждают это наблюдение, но в данном случае мотивация поведения Пышки более чем отчётлива, она просто вопиюща. Умиливший росомаху оленёнок никак не мог послужить для неё обедом, как и его мать-косуля, потому что сама она совсем недавно была матерью и трагически потеряла своих малышей. Об этом рассказывает автор в самом начале повести, и это один из самых пронзительных её эпизодов. Пышка вышла на охоту, оставив детёнышей в логове. Она увлеклась следом рыси, надеясь поживиться её добычей, если у той охота уже увенчалась успехом.

За скальным прижимом след рыси свернул в круто взлетающий боковой распадок. Пышка зашла было в него, но тут сзади донёсся  непонятный гул. Хищница остановилась. Гул усиливался. Выскочив из-за прижима, она увидела, что с лысого  гребня отрога катится, вскипая белыми бурунами,  снежный вал. Достигнув леса, он легко, словно это  спички,  срезал у комля  деревья.

«Малыши!!!»

Высоко вскидывая зад, росомаха кинулась к логову. Но вал уже успел завалить долину многометровой толщей снега. Местность так изменилась, что Пышка только по торчащим макушкам скал, обрамляющим расщелину, определила, где находится её нора. Росомаха забегала по бугристой мешанине, пытаясь уловить запах или услышать писк детёнышей.

… К утру о камни и сучья,  впрессованные в снег, были сломаны несколько когтей, разодрана до крови кожа на лапах. Но, кроме измочаленного зайца и ещё двух куропаток, она ничего не нашла. Обессиленная мать задремала в одном из раскопов.

Разбудило её бьющее в глаза солнце. С трудом поднявшись на кровоточащие лапы, Пышка оглядела   спрессованный,  покрытый  оспинами вырытых ям,  снежный покров. Где-то под его толщей её малыши! Повлажневшие глаза росомахи наполнились тоской: она понимала — их уже не спасти. Тем не менее,  надеясь на чудо, несколько раз кругами обошла полузасыпанные скалы. Ничего не вынюхав и не услышав, побрела прочь, оставляя на снегу алые капельки.

После этой трагедии судьба Пышки нам становится небезразлична. Мы сочувствуем зверю, и благодарим автора, что нашел такие тёплые краски и такие мягкие, лирические интонации.

У Пышки снова была семья, был супруг по прозвищу Клык и маленькие щенята, которых она блаженно кормила своим горячим материнским молоком. Но счастье было недолгим…

Первая часть повести завершается смертью Пышки. Угодив в металлическую ловушку, она хоть и добралась до своего логова с голодными росомашатами и отдала им своё последнее молоко, но сама не выжила. Уже будучи мёртвой, она ещё некоторое время служила своим детёнышам согревающим укрытием.

По воле автора один из сыновей Пышки стал главным героем второй части повести и во многом повторил трудную судьбу своей матери.

А кто же из них получил это доблестное прозвище – таёжный Робин Гуд?

Ещё в первой части мы становимся свидетелями разговора о росомахе, называемой одним из собеседников необычным и редким зверем, на что другой откликается:

– А по мне, лучше б его не было. Зловредная, шкодливая тварь. Не столько съедает, сколько ворует и портит. Чем их меньше в тайге, тем лучше, – вдруг рассердился, что-то вспомнив, Макарыч.

Степан улыбнулся:

– Эх, Макарыч! Всю жизнь в тайге прожил, а не уразумел, что бесполезных зверей не бывает. Каждый для чего-то нужен. Росомаха-то как раз очень даже необходимая животина. Ведь её главное предназначение – очищать лес от останков погибших, начиная с мыши, кончая сохатым. А вредничает она только по отношению к охотникам: мстит за убийства других обитателей тайги. Ты прикинь, сколько зверья  мы каждый год добываем!.. По мне, росомаха – борец за справедливость. Так сказать, таёжный Робин Гуд.

Вот таким Робин Гудом и стал во второй части сын Пышки  – Топ, спасающий от верной гибели человека, некогда спасшего его самого.

Эта взаимопомощь зверя и человека – самый важный мотив повести, ради утверждения которого она, надо полагать, и написана. А потому перед нами не научно-популярные сцены из жизни диких зверей, а яркое художественное полотно, воплощённое тонким мастерством писателя с нежной и любящей душой. И эту свою любовь автор трепетно доносит до сознания читателя, чтобы пробудить, исцелить его совесть и мягко, без всяких нравоучений напомнить о том счастье, которое может испытывать человек на земле, будучи частью творения Божиего.

Конечно, честно надо признать, что мысли эти рождены не человеческими персонажами повести, а именно образом Пышки и её выжившего детёныша. Как и в маленьком повествовании «Маха, или История жизни кунички»[8] , где поведение человека сразу вызывает неприязнь, потому что бедную зверушку выкуривают из дупла огнём и дымом, здесь тоже много эпизодов, заставляющих нас делать выбор между пониманием нужды человека, кормящегося охотой, и состраданием к беззащитному перед огнестрельным оружием зверю. Увы, наша симпатия чаще всего не на стороне человека. Одно дело – нужда пропитания, другое – роскошный воротник или шапка, ради чего убивают редкую росомаху. И тут дело даже не в защите животных… Видимо, не понять нам, жителям средней полосы, кормящимся капустой и картошкой, этой охотничьей «целесообразности». Хотя помним и мы те повелевающие слова Господа, обращенные к проголодавшемуся апостолу: «Встань, Пётр, заколи и яждь!» (Деян.10,3). Но как хочется обойтись без этого житейского и почти что неизбежного «заколи и яждь» [9]. Впрочем, вегетарианство не заповедано христианам. Да и не покормишься ягодами в зимней тайге. Так что претензии к охотникам, конечно же, необоснованны.

А всё-таки кажется, что душа милующая не сможет запросто убить даже зверя… 

Да, человеческие персонажи повести «Возвращение росомахи» оказались мало нам интересны. Разве что Степан, которого и спас Робин Гуд-росомаха. Этот человек, судя по всему, несёт в себе многие черты личного характера автора и его мировидения. А если хочется ближе узнать «естественного» человека тайги, надо читать охотничью повесть Камиля Зиганшина «Щедрый Буге»[10] . В отличие от повествований о куничке и росомахе, где людям отведено второстепенное место, «Щедрый Буге» как раз напротив – всецело о них.

Кстати, стоит отметить некоторую сюжетную преемственность между повестями о кунице и росомахе. Звери разные, а сюжетная схема – одна. Написанная почти тридцать лет назад (1988), «Маха, или История жизни кунички» после прочтения повести о росомахах, конечно, заметно проигрывает последней и в богатстве языка, и в стремительной легкости слога, и в многообразии натуралистических наблюдений, и в тонкости психологических мотивировок поведения животных.

Потому и вернулся, видимо, автор к «истории жизни» росомахи, и даже в двух поколениях, что рассказ о куничке только наметил тот событийно-тематический ряд, что оказался блестяще воплощен и щедро художественно «орнаментирован» в последней повести писателя: материнство животного-самки, кормление щенков, трагическая гибель матери, выживание и дальнейшая судьба подросшего детёныша. Однако идейное различие кажется нам существенным: куничка Маха уходит подальше от людей, Топ, сын росомахи Пышки, возвращается к людям и помогает им. Надо полагать, это некий концептуальный выбор автора – ответ на ставшую злободневной проблему сохранения человеком всего творения, и животного мира в первую очередь [11]. Как сохранить? Кажется, есть ненавязчивый ответ в повести…

Замерзающий в тайге Степан вспоминает о Боге. А на помощь приходит росомаха! Может, это и означает необходимость бережного доверия человека Творцу и сотворённой для него же Природе?

Назидательность в повести всё-таки присутствует, и «нажим» её чувствуется как раз в тех ситуациях, когда беседуют или активно действуют люди. И это как раз и делает их чуть-чуть менее интересными, чем животные, действующие импульсивно, естественно, стихийно, красиво…

И вот эта естественная их красота более всего трогает и исцеляет наше сердце!

Разве эту росомашку можно не полюбить!

Да у неё во взгляде – вселенская тоска всех росомах, когда-то обиженных человеком! 

Газета "Российский писатель"